- Новости Австрии
-
Зальцбург: Климатический билет превзошел ожидания
01.11.2025
Штирия: Ремонт становится все более модным
01.11.2025
Тироль: Разница в ценах на аптечную продукцию
01.11.2025
NÖ: Бесплатные лыжные курсы «Skikids» для 800 детей
01.11.2025
«Schlumberger» открывает новый «Дом игристого»
01.11.2025
Вена: Проект «Брать напрокат вместо покупать»
01.11.2025
Город Вена переживает тренд на апсайклинг мебели
01.11.2025
Зальцбург: Закон о зимних шинах вступил в силу
01.11.2025
Линц: «Sun Contracting» в центре расследований
01.11.2025
Каринтия: Серия краж со взломом в ночь на Хэллоуин
01.11.2025
- Подписаться
-
- Кастинг в Вене
- Услуги в Австрии
- Рекомендуем
- Цирюльник барбершоп
- Компьютерная помощь
- День Победы в Вене
- Песни Победы в Вене
- YouTube
- Услуги в Австрии
-
- Рекомендуем
- Праздники Австрии
Поиск
Зигмунд Фрейд Глава 24. Сказки
23.04.2008 /
Когда Фрейд и Юнг в 1910 году все еще были друзьями и коллегами, Фрейд будто бы просил Юнга пообещать, что тот никогда не откажется от сексуальной теории, потому что она “нерушимый вал” на пути “прилива черной грязи оккультизма”. Тяга Юнга к сверхъестественному была всем известна. Когда дело дошло до второй части очерка “Трансформации” с его видениями и таинственной психической энергией, намерения Юнга стали еще яснее. Ференци увидел в этом (май 1913 года) “не что иное, как его тайное признание в оккультизме под прикрытием науки”. И все же Фрейд не был таким яростным доктринером в отношении оккультного, как утверждает эта история о “приливе черной грязи” из мемуаров Юнга. Если бы Юнг продолжал считать сексуальное либидо величайшей жизненной силой, Фрейд, возможно, не возражал бы против того, чтобы он баловался вопросами сверхъестественного и необъяснимого – потому что самому ему это было не чуждо. В июне Фрейду стало известно, что его друг посвящает свои вечера астрологии, но это его не обеспокоило. “Я полагаю, – писал Юнг, – что однажды мы обнаружим в астрологии массу знаний, которые мы всегда интуитивно относили в ведение небес”. Никаких отеческих упреков о “черных приливах” не последовало. Фрейд просто сказал, что обещает “поверить во все, что может выглядеть рационально”, поскольку “стал скромнее” в отношении оккультизма с тех пор, как “пережитое Ференци преподнесло мне великий урок”. Эти события с Ференци (о которых Юнг знал) произошли в 1910 и 1911 годах, когда Ференци увлек Фрейда в оккультную область, по крайней мере в соприкасающиеся с нею сферы, “передачу мыслей”, или телепатию. Их переписка стала очень странной. Что-то во Фрейде хотело верить в невероятное. Его длительное увлечение магическими цифрами и судьбоносными датами, хотя он предпочитал объяснять это “научными” средствами, приводило в недоумение многих его последователей. Джонса, рационалиста религиозной нации, шокировали любые действия, связанные с верой в сверхъестественное. Телепатию тоже можно было включить в эту категорию – хотя бы потому, что те, кто занимался ею, часто увлекались призраками и спиритическими сеансами. Рамки этих феноменов были недостаточно четко определены. В 1910 году паранормальные явления – их было модно называть “загробной жизнью” или “невидимым миром” – все еще обладали какой-то научной вероятностью. Такие чудеса того времени, как беспроволочный телеграф и рентген, лишили людей ощущения того, что лежит в пределах нормального. Сэр Уильям Крукс, известный английский физик, который изобрел электронно-лучевую трубку, был тем же Уильямом Круксом, который верил, что танцевал с материализовавшимся духом по имени Кэти. Викторианские спиритуалисты со своим эктоплазмом и левитациями появились и к тому времени уже практически ушли, развенчанные, но кое-кто и остался. В частности, в Англии существовало Общество парапсихологических исследований, основанное в 1882 году представителями науки и церкви, чтобы предложить некий реальный компромисс для тех, кого волновали подобные вопросы. Общество издавало работы эрудитов, иногда скептически настроенных, и надеялось найти подтверждение бессмертия души, оставаясь в рамках “научных” взглядов. Передача мыслей была важной темой исследований. С энтузиазмом, который было уже невозможно представить несколько десятилетий спустя, епископы, ученые, философы и писатели начали вступать в общество. Фредерик Майерс, пророк общества, считал бессознательное “подсознательным ‘я’” с мистическим оттенком, но его взгляды были эклектичными: так, три месяца спустя после опубликования в Вене работы Фрейда-Брейера по истерии он давал о ней лекции в Лондоне. В общество входили Шарко, Жане и Юнг В 1911 году, уже в период его упадка, Фрейд получил приглашение стать его “членом-корреспондентом”. Психолог Уильям Джеймс, друг Майерса и неуверенный сторонник идей о жизни после смерти, умер приблизительно в то же время, как раз когда Фрейд спрашивал у Джонса, что тот знает об этом обществе. Джонс с презрением ответил, что оно занимается “охотой на привидений”, и добавил: “Непохоже, что ваши исследования очень поддерживают спиритизм, несмотря на страстную надежду Джеймса. Бедняга Джеймс! Мы даже не можем утешить себя, что он теперь все знает сам” Фрейда это не убедило, и на следующий год он передал в общество статью “Бессознательное в психоанализе”. Впрочем, она заключалась в строгом изложении взглядов Фрейда на бессознательное, и ничто в этом не могло насторожить рационального валлийца. О переписке Фрейда с Ференци нельзя сказать того же. Сразу же по возвращении из Америки осенью 1909 года в их письмах стала упоминаться телепатия, что позволяет предположить, что интерес к оккультному, который в первую очередь испытывал Ференци, появился во время этой поездки. Возможно, оба они обсуждали телепатию в Вустере с Уильямом Джеймсом или Стэнли Холлом, который не верил в паранормальные явления, но был ярым скептиком, знакомым с бостонским медиумом Леонорой Пайпер, и много знал о фокусах вызывания душ умерших. В журнале “Эпплтонз” в 1908 году была опубликована его статья под названием “Духи и телепатия”. После того как вся компания возвратилась из Америки, Фрейд и Ференци немного пробыли в Берлине и лишь потом отправились по домам. Возможно, Фрейд хотел встретиться там с Эммануилом, который в это время в очередной раз посещал Германию, а также со своим коллегой Карлом Абрахамом. Ференци, у которого в Берлине жил брат, отправился к ясновидящей, госпоже Зайдлер, на сеанс, и показал ей одно из писем Фрейда. Зайддер определила, что письмо каким-то образом связано с Веной, и упомянула о неудовлетворенности автора коллегами (что вполне подходило к Фрейду) и других мелочах. Маловато информации, как обычно бывает с ясновидящими, но этого было достаточно, чтобы Фрейд сказал “в этом что-то есть”, даже несмотря на то, что он обратил внимание Ференци – который, похоже, этого не заметил, – что на марке была надпись “Вена”. Нужно было соблюдать “полное молчание”. Ференци, убежденный, что Зайдлер прочитала его мысли, послал к ней брата с новыми письмами. Полученные результаты не произвели на Фрейда большого впечатления, и вскоре Ференци принялся опекать другую ясновидящую из Будапешта, госпожу Елинек, которая сидела с ним в приемной, где витал отвратительный запах, и говорила ничего не значащие вещи. Фрейд опять остался равнодушен. Если бы он осудил за это Ференци, тот, возможно, перестал бы всем этим заниматься, но Фрейд не лишал его своей поддержки. Теперь Ференци заинтересовался телепатическим обменом между аналитиком и пациентом. В 1910 году, вскоре после посещения с Фрейдом Сицилии, он впервые послал ему материалы, представлявшие некоторую ценность. Пациентом был гомосексуалист. Ференци считал, что может объяснить, почему у пациента на кушетке возникают те или иные свободные ассоциации: его бессознательное получает информацию из бессознательного Ференци. 25 июля: “пациент ложится как обычно. Но тут же взволнованно вскакивает... “Что за черви у вас на кушетке?” Ференци объясняет Фрейду:Читать полностью...
Зигмунд Фрейд Глава 23. Разрыв с Юнгом
24.04.2008 /
В 1911 году психоаналитик стал героем художественной литературы благодаря немецкому роману “Интеллектуалы” Греты Майзель-Хесс, где изображен доктор с проницательным взглядом и бородкой, которую он любит поглаживать. Этот доктор лечит невротичку, страдающую от подавленных воспоминаний о сексе. После того как она рассказывает ему о своих снах, он вылечивает ее с помощью гипноза и внушения. Американский доаналитический роман 1880 года, “Процесс доктора Гайденхоффа” Эдварда Беллами уже касался этой темы. Как выразился доктор Гайденхофф, “вопрос Макбета “Как исцелить недужное сознанье,/Как выполоть из памяти печаль,/Как письмена тоски стереть в мозгу...”* был загадкой для врача шестнадцатого столетия, но врач двадцатого и, возможно, даже девятнадцатого века сможет ответить на него (утвердительно”.Читать полностью...
Зигмунд Фрейд Глава 22. Непослушные мальчишки
24.04.2008 /
В начале был Фрейд, потом – Фрейд и несколько коллег в Вене, а к 1910 году возникло международное сообщество психоаналитиков. Ни у кого не было четкого представления о том, как оно должно быть организовано, к тому же существовало скрытое нежелание делать что-то подобное вообще. “Внутренняя политика” заключалась в спорах между венцами, обычно о том, кому принадлежит та или иная идея, а Фрейд играл роль судьи. Зрелость означала для них лишь возможность спорить о более серьезных вопросах. В начале года планировали провести вторую ежегодную конференцию, чтобы компенсировать то время, пока начальство было за океаном. До нее, то есть до марта, Фрейд продолжал участвовать в “потасовках со своими невоспитанными венскими мальчишками” и в то же время мечтал о новой эре организации, при которой центр тяжести сместился бы на запад, точнее, в Цюрих, и планировал, как бы это выглядело. Он держал свои административные планы при себе, если не считать Юнга, который ими мало интересовался, и Ференци, получавшего намеки в письмах и, возможно, устные указания, когда приезжал в Вену. Ференци выступал за фрейдистский образ жизни, который “преступал инфантильность” и исключал необходимость произносить ложь в частной или публичной беседе. Склочные венские аналитики были плохой рекламой для такой утопии. Фрейд с грустью отмечал, что психоанализ не действует на них “облагораживающе”, но Ференци не терял надежды. “Только подумайте, что бы это значило, – писал он с энтузиазмом Фрейду в феврале, – если бы все могли говорить друг другу правду, отцу, учителю, соседу и даже королю. Вся фальшивая и обманная власть отправилась бы в тартарары”. Но вместе с безрассудным идеалистом в нем уживался старомодный сторонник авторитарной власти. “Не думаю, – писал он всего через два предложения, – что психоаналитическое мировоззрение приведет ко всеобщему демократическому равенству. Интеллектуальная элита человечества должна сохранять гегемонию”. Фрейду это было больше по душе. Вместе с Ференци и Юнгом он готовился к проведению конференции 1910 года, которая должна была состояться в Нюрнберге сразу после Пасхи. Юнг уезжал на три недели и вернулся к самому началу конференции. Он совершил краткий визит в Чикаго, потому что в его услугах нуждался страдающий маниакальной депрессией миллионер, Гарольд Фаулер Маккормик. Делегаты, собравшиеся в отеле “Гранд”, в первый же день услышали от Ференци предложение организовать международную ассоциацию, которая будет управляться из Цюриха новым президентом, Юнгом. Его пожизненная власть будет диктаторской и даст ему право подвергнуть цензуре любую статью или лекцию психоаналитиков. Походя Ференци прошелся насчет венцев (так, как Фрейд позволял себе только в частной беседе), а потом ударился в идеализм и прочитал делегатам мораль о том, что нужно быть разумными детьми в семье папы Фрейда, способными признать правду, уравновешенными и “лишенными детской обидчивости и мстительности”. Поднялся невообразимый шум. Конференцию пришлось приостановить. Штекель организовал частное собрание венцев, где они обсуждали планы своих действий, пока не явился неприглашенный Фрейд. Виттельс тоже был там и впоследствии написал, какую страстную речь произнес их загнанный в угол лидер. Он сказал им, что евреи не могут завоевывать друзей для новых идей, что он слишком стар, чтобы выдерживать постоянные нападки, что все они в опасности, а “швейцарцы спасут нас – спасут меня и вас всех тоже”. На следующий день был достигнут компромисс. Пожизненное президентство превратилось в двухгодичное, право цензуры отменили. Никто не пытался помешать Адлеру и Штекелю начать в Вене издательство своего журнала, “Центральблатт фюр псюхоаналюзе” (“Центральный журнал по психоанализу”). Адлера, который имел слишком большую власть, чтобы с ним не считаться, назначили председателем венского общества, чтобы он не слишком возмущался, а у Фрейда осталась реальная власть в качестве председателя научных собраний. Однако некоторые венцы так этого ему и не простили. Непослушные мальчишки стали еще непослушнее. Фрейд считал, что в Нюрнберге “закончилось детство нашего движения”. Он представил оптимистичную статью, в которой содержались намеки на то, что психоанализ может стать новой религией. За неврологом скрывался пророк. Немногие цивилизованные люди, – говорил он, – могут существовать не полагаясь на других и даже в состоянии иметь свое собственное мнение. Их “внутренняя нерешительность и желание подчиняться авторитету” огромны, и “значительное увеличение количества неврозов с тех пор, как власть религий ослабла, свидетельствует об этом”. Фрейд справедливо добавляет, что общество не будет спешить передать эту власть психоанализу. Описывая свои первые попытки быть услышанным, он отметил, что “люди просто не верили мне, как и сегодня многие не верят любому из нас”. Но впереди он видел более разумное отношение. Фрейд привел и практический пример (он знал, как привлечь внимание аудитории). Предположим, – сказал он им, – чтоЧитать полностью...
Зигмунд Фрейд Глава 21. Америка
24.04.2008 /
Небольшой и нетрадиционный университет Кларка, что в шестидесяти пяти километрах от Бостона, был основан в 1887 году сыном фермера Джонасом Кларком, который в молодости не мог получить образование. Престарелым ректором, также возглавлявшим аспирантуру, был психолог Г. Стэнли Холл, который настойчиво стремился сделать университет знаменитым и выпускать докторов психологии. Неделя лекций, в которой должны были участвовать Фрейд с Юнгом, стала частью мероприятий, посвященных двадцатилетнему юбилею университета. Рассказывая об этом Юнгу, Фрейд писал “двадцатилетний (!) юбилей”, чтобы показать, какого он мнения об американских временных масштабах по сравнению с Европой. Фрейд наверняка знал, что этот университет достойный, но не в числе первых, а его соперник Пьер Жане побывал в Америке за три года до него и был гостем Гарварда, Джона Хопкинса и Колумбийского университета. Американцы больше знали о Жане, взгляды которого на бессознательное не были в такой степени сосредоточены на сексуальности и не так их беспокоили. И все же университет Кларка был хоть каким-то плацдармом. Холл долго проработал в Европе – в общей сложности шесть лет, – причем часть этого времени он посвятил экспериментам по словесным ассоциациям задолго до того, как этой темой занялся Юнг. Идея сексуальных теорий в психологии не беспокоила его, хотя он понимал, что в сфере, связанной с образованием, нужно быть осторожным В Америке, как и в Великобритании, существовало твердое общественное убеждение, что сексуальные действия имеют для приличных людей только одну цель – производить на свет детей, и только в браке. По американским стандартам, континентальная Европа была явно аморальной, а Британия – лишь немного меньше. Холл сбежал от пуританского детства на ферме Новой Англии. “Полдюжины полок” в его библиотеке уделялись книгам о сексуальных вопросах. В университете Кларка был курс психологии секса, освещавший такие темы, как мораль, болезни, развод, скромность, проституция, плодовитость и евгеника. Неплохо для шестидесятипятилетнего человека, живущего в консервативном климате Новой Англии. Как позволяет предположить замечание Фрейда, сделанное после посещения Америки, Холл не соответствовал обобщенному карикатурному образу соотечественников.Читать полностью...
Зигмунд Фрейд Глава 20. Сыновья и наследники
24.04.2008 /
В двадцатом веке секс практически перестал быть запретной темой. Это было вызвано постепенным распространением “запретных” мыслей и языка в печати: сначала в книгах, затем в менее радикальных журналах и газетах. Фрейд внес в этот процесс большой вклад. К концу 1908 года его психологические труды (их нужно отличать от неврологических) насчитывали двадцать шесть статей и семь книг (или исследований размером с книгу), где личность человека рассматривалась в основном с сексуальной точки зрения. На английском этот материал пока был доступен разве что в пересказах. Фрейд был одним из многих писателей (хотя и наиболее революционным), которые решили, что секс – слишком важная тема, чтобы отдавать ее на милость порнографии. Эта тенденция была особенно заметна в немецкоязычных странах, где тексты того или иного рода, посвященные сексуальному поведению, привлекали внимание респектабельных издателей и любопытных читателей. Почему именно Германия занимала здесь первое место, неизвестно, но наука культивировалась там в гораздо большей степени, чем в Великобритании или Америке. Как и немецкие химики, вызывавшие восхищение во всем мире, немецкие сексологи (это слово появилось в Америке приблизительно в то время), возможно, были движимы желанием получить знания. В сексологии не шутили. Все сексологи были мужчинами, и им было разрешено обсуждать запретные темы еще и потому, что они были врачами. Книга Крафта-Эбинга, который к 1908 году уже умер, под названием “Сексуальная психопатия”, постоянно переиздавалась. Она представляла собой рассказ о сексуальных отклонениях, написанный для небольшой профессиональной аудитории в 1880-х годах. Август Форель, который до Блейлера занимал пост главного врача “Бургхельцли” (и, как и тот, выступал против спиртного), опубликовал в 1908 году “Половой вопрос”, доклад оптимистичного моралиста, не боящегося говорить о сексе простым языком. В этом же, 1908 году Магнус Хиршфельд начал издавать “Журнал сексуальной науки”. Его уже вышедшая к тому времени книга “Третий пол Берлина” описывала гомосексуальные радости города, ценителем которых являлся сам автор, Иван Блох, признанный авторитет в области венерических заболеваний, написал в 1906 году книгу “Сексуальная жизнь нашего времени”. Это универсальное название (впоследствии не раз позаимствованное другими) помогло книге до 1909 года выдержать девять переизданий. В Британии Гавелок Эллис писал свои “Исследования психологии секса” – книгу, многие годы остававшуюся недоступной на родине. Он в основном рассказывал о том, что люди делают, и очень мало о том, почему они это делают. Это было свойственно практически всем сексологам. Фрейд же построил свою работу на объяснениях, а не на действиях, хотя и не избегал описания самих сексуальных поступков. Фрейда осуждали многие – но не только потому, что он писал о сексе. Некоторые сексологи (например, Блох или Эллис) были более откровенными. На какую бы “научность” они ни претендовали, отчасти привлекательность их книг для издателей заключалась в том, что читатели-непрофессионалы использовали их в качестве эротической литературы. Книги Фрейда в общем были более сдержанными. В черный список они попали из-за своих опасных идей. Преступление Фрейда состояло в том, что он считал детей сексуальными существами, а не воплощением невинности. Он четко выразил эту точку зрения в 1905 году в своих “Трех очерках о сексуальности”, утверждая, что маленькие дети получают удовольствие, которое можно назвать сексуальным, не только от своих половых органов, но и от телесных отправлений, а эта зачаточная сексуальность оказывает большое влияние на последующую взрослую жизнь. Тысячи врачей имели другие взгляды. “Чувственность как сексуальное чувство, – писал профессор А. Ойленбург из Берлина примерно в то же время, – в нормальных детях находится в состоянии спячки”. Было удобно придерживаться такой точки зрения. Мысли о связи малышей с сексом казались отвратительными или абсурдными. К огорчению Фрейда, Карл Краус присоединился к противникам психоанализа. Рассказы о детском сексе переполнили чашу его терпения. В июне 1908 года в “Факеле” можно было прочесть:Читать полностью...
Зигмунд Фрейд Глава 11. Эротика
24.04.2008 /
Фрейд считал, что половое влечение и его следствия формируют как отдельные личности, так и цивилизации. Его идеи стали частью растущего сопротивления ханжеству и невежеству в западных странах. Европу ждало пробуждение. Знание о половых проблемах не означало для Фрейда сексуальной вседозволенности, хотя многие люди, в том числе некоторые ученики, не смогли увидеть этой разницы. Сам Фрейд жил строгим пуританином и одобрительно отзывался (в 1908 году) о немногих героях, которые могут справиться со своими животными инстинктами. Он знал, что принадлежит к этой элите. Фрейд старался всеми силами доказать, что область половой жизни была навязана его профессиональному вниманию. О своих собственных чувствах он не упоминает. Из его идеи о том, что важна не сила страсти, а сила характера, необходимая для того, чтобы с ней справиться, вытекает, что чем человек чувственнее, тем больше его заслуга, если он ведет себя противоположно своим желаниям. Однако Фрейд редко выражал эту идею подобным образом. Мысль о том, что неврозы имеют “сексуальную этиологию”, как рассказал Фрейд в 1914 году, принадлежит совсем не ему. На него повлияли трое учителей: Брейер, который однажды сказал ему, что “тайны супружеского алькова” могут играть важнейшую роль; Рудольф Хробак, ведущий гинеколог, который сказал, что единственный полезный рецепт для женщины с больными нервами и мужем-импотентом – это “взять нормальный пенис и повторить дозу”; и Шарко со своим восклицанием: “Но в таких случаях это всегда зависит от гениталий – всегда, всегда, всегда!” Без сомнения, со стороны Фрейда было благоразумно молчать о своих собственных наклонностях. Его последователи старались не распространяться об этом, но даже при самом поверхностном рассмотрении жизни Фрейда становится очевидно, что этот человек глубоко и лично интересовался сексом. Юнг, друг, который превратился во врага, сказал, что Фрейд потерял Бога и заменил его другим привлекательным образом – сексом, но это едва ли больше чем попытка уязвить его. Его мысли по поводу актуальных неврозов – неврастении и тревожности, возникающих при “ненормальной” половой жизни, – были разработаны уже после женитьбы. Он не просто принимает моралистскую точку зрения, распространенную в то время и десятилетия спустя, что “контроль рождаемости” и мастурбация вредны, но приводит и факты, подтверждающие это. Он считал, что неврастения и неврозы тревожности возникают при подавлении половой функции. Фрейд был на пути к этой идее еще в 1887 году, когда рассказал Флису о своей пациентке, госпоже А. Уже к 1892 году он подробно обсуждал с другом ее случай и втайне попросил его найти для нее контрацептив, который бы ей не повредил. Многочисленные случаи из его практики свидетельствовали, что презервативы, прерванное половое сношение и сношение без оргазма мужчины являются главными виновниками. Эти случаи никогда не были им подробно описаны или хотя бы подсчитаны. Фрейд считал, что симптомы – несварение желудка, боль в спине, усталость, тревога и т. п. – вызываются отравляющими веществами, которые организм вырабатывает в случае подавления половой функции. Перспективы у образованных классов были мрачные, и, по мнению Фрейда, низшие слои населения вскоре должны были оказаться в плачевном состоянии. Опубликованные работы на эту тему появились у него ближе к концу века, но уже в феврале 1893 года он пишет об этом Флису в апокалиптическом настроении. Актуальные неврозы “легко предотвратить и совершенно невозможно вылечить”. Одно из решений, призванных исключить мастурбацию, вело за собой риск заболеть сифилисом, потому что пришлось бы прибегать к услугам проституток. Альтернатива – “свободные половые отношения между молодыми мужчинами и несвязанными молодыми женщинами” – представлялась возможной лишь при наличии “безвредных способов контрацепции”. Фрейд был против презервативов, считая, что они опасны и неприменимы для тех, кто уже страдает неврастенией.Читать полностью...
Зигмунд Фрейд Глава 19. Окно в мир
24.04.2008 /
Письма от Юнга весной и летом 1907 года вселили во Фрейда надежду на то, что Цюрих – тот самый город, из которого идея психоанализа может распространиться по Европе и по всему миру. Обсуждение профессиональных вопросов было теплым и поддерживалось энтузиазмом Юнга по отношению к его новому другу. Душа Юнга была полна эмоций. “Я уже не сомневаюсь в правоте вашей [сексуальной] теории... – пишет он месяц спустя после отъезда из Вены. – Я надеюсь и даже мечтаю, что мы сможем увидеть вас в Цюрихе следующим летом или осенью. Ваш визит был бы огромным счастьем для меня лично”. В письме, где он описывает свой план (так и не реализованный) о создании научной “лаборатории по психологии” и отказа от работы с пациентами, говорится, что любой, кто знаком с теорией Фрейда, “буквально вкусил райский плод” и стал ясновидящим – серьезный комплимент от такого человека, как Юнг. Фрейд, принимая все эти изъявления, только одобрительно улыбался и выражал все те же намерения: “Нет человека более способного, чем вы, продолжить и завершить мою работу”. Они знали мало друг о друге. Юнг был более информирован, потому что посещал Фрейда в Вене и видел, как он работает. Кроме того, он читал автобиографические отрывки в “Толковании сновидений”. Ранние аналитики интересовались своими коллегами с профессиональной точки зрения и любили испробовать на них приемы психоанализа, хотя бы для того, чтобы найти объяснение оговоркам. Но пока Юнг и Фрейд не думали о соперничестве. У самого Юнга был не один скелет в шкафу, например слабость к мистицизму и парапсихологии. К тому же он вступил в рискованные отношения с бывшей душевнобольной и все еще не совсем нормальной молодой пациенткой, о которой ничего не рассказывал, хоть и упоминал ее в письмах. Еще за несколько месяцев до поездки в Вену он просит Фрейда выразить свое мнение по поводу этой “двадцатилетней русской студентки, больной уже шесть лет”, страдающей навязчивыми идеями, связанными с перенесенными в детстве телесными наказаниями, а также дефекацией и мастурбацией. Ее звали Сабина Шпильрейн, но в письме об этом не говорится. Нет там намеков и на то, что Юнг был увлечен ею в эмоциональном смысле, или на то, что она была умна, влюблена в него и умела манипулировать людьми. К моменту написания этого письма ее состояние уже улучшалось и она поступила в медицинскую школу в Цюрихе. Юнг снова упоминает о ее случае в июле 1907 года, но пишет о ней просто как об “одной пациентке-истеричке”, чтобы Фрейд не понял, что речь об одной и той же женщине. “Во сне, – пишет Юнг, – она постоянно видит меня. Она признает, что ее самое большое желание – иметь от меня ребенка, который бы исполнил все ее несбыточные желания”. О несчастной Шпильрейн будет сказано еще немало. К тому же впоследствии она станет первой женщиной, посвятившей свою жизнь психоанализу. В 1907 году Юнг все еще становился на ноги. Фрейд, после многих лет успехов и неудач, наконец занял положение, о котором мечтал. Он основал целую школу, его идеи выражаются в серьезных книгах и статьях, практика дает ему пациентов, которые хорошо платят за лечение и обеспечивают его клиническим материалом для новых статей. Основная теория не подлежала обсуждению. Фрейд допускал возможность небольших поправок, но ожидал от практики лишь подтверждения ее правоты. Особенно ценились яркие примеры, хорошо подходившие для иллюстрации теоретических положений, и Фрейд всегда был готов их использовать. В 1907 году он обратил внимание на доктора Графа, музыковеда, и его жену – психоаналитиков-любителей. У Графов был многообещающий ребенок. Герберту, не по годам развитому мальчику, было четыре года. Отец подвергал сына анализу под наблюдением Фрейда. “Маленького Герберта” побуждали говорить о сексуальных вопросах. То, что он называл своим “Wiwimacher‘ом” (пенис), завораживало его, как и все “Wiwimacher‘ы” вообще. К лету 1907 года у Фрейда появилась надежда, что этот случай даст подтверждение теории детской сексуальности. В середине июля на одиннадцать недель исследования прекращаются и Фрейд уезжает с семьей на отдых. Юнг получает веселые письма с берегов южных озер. Сам Юнг в это время готовится к важной конференции в начале сентября под названием “Первый интернациональный конгресс психиатрии и неврологии”. В нем должны были участвовать лучшие умы европейской психиатрии, жаждущие крови психоаналитиков. “Надеюсь быть в Сицилии как раз тогда, когда вы будете читать свою статью”, – пишет Фрейд, позволяя Юнгу идти впереди, пока он гуляет, плавает и собирает эдельвейсы. Рассказывая Юнгу о том, как хорошо ему отдыхается, он замечает, что оставлять друга бороться с противниками одного выглядит “почти трусостью”, но Юнг – человек “более подходящий для пропаганды”, перед которым открываются все сердца. Письма Фрейда звучат удовлетворенно – у него словно свалилась гора с плеч. Энергичный и сильный Юнг теперь может взять всю грязную работу на себя. Пришел сентябрь, и Фрейд, отказавшись от поездки в Сицилию из-за погоды, отправляется в Рим. Его семья уже уехала, как и Минна, с которой он только что провел четыре дня во Флоренции, и Фрейд, как он писал Юнгу, “вел одинокую жизнь, погруженный в мечты”. Он подумал, что мог бы заняться написанием книги: “Хотя моя основная работа, наверное, уже написана, я бы хотел как можно дольше не отставать от вас и более молодых”. Возможно, он действительно уже чувствовал себя старым. Он неодобрительно добавляет, что Эйтингон тоже в Риме и “снова связался с какой-то женщиной. Такая практика – отклонение от теории. Когда я окончательно преодолею свое либидо (в обычном смысле слова), я сяду писать книгу ‘Интимная жизнь человечества’”. Письмо Фрейда-отца семье рассказывает о том, как он впервые посмотрел фильм. На площади возле его гостиницы каждую ночь на экран, прикрепленный к крыше дома, проецировали фонарные слайды, прерываемые “короткими кинематографическими представлениями, ради которых великовозрастные дети (в том числе ваш отец) покорно терпят рекламу и скучные фотографии”. Он оставался на месте “как заколдованный”, пока ему “не стало в толпе слишком одиноко” и он не вернулся к себе, чтобы заказать бутылку свежей воды и сесть за письмо семье. На амстердамской конференции, где Юнг представлял Фрейда, противники теории создавали неприятности. Два дня из шести ушли на обсуждение истерии – то есть преимуществ и недостатков психоанализа. Фрейд и его теории уже были достаточно важны, чтобы восприниматься всерьез. Над ним уже не смеялись. Его могли только осуждать. Главный выступающий, Пьер Жане, говорил довольно трезво. Он вежливо не соглашался с Фрейдом и даже немного хвалил его, но отрицал его сексуальные теории. Юнг в своем письме назвал его “тщеславным старым хрычом” – возможно, эта фраза не очень понравилась Фрейду, который сам был на три года старше “хрыча”. За Жане последовал Густав Ашаффенбург, профессор психиатрии из Гейдельберга, немногим старше сорока, старый противник психоанализа. Осуждая Фрейда, он гордо заявил, что женщина, которую он лечил от навязчивого невроза, говорила бы с ним о сексе, если бы он не запретил ей. Юнг и несколько других защитников Фрейда, присутствовавших на конференции, с удовольствием отметили, что в частной беседе об “Этюдах по истерии” Ашаффенбург вместо “Брейер и Фрейд” сказал “Брейер и я”. Фрейд позже сделал все, чтобы эта оговорка была опубликована – ведь это означало, что говорящий симпатизирует психоанализу больше, чем хочет показать. Юнг занял место, отведенное организаторами для самого Фрейда. Он выступил энергично и сказал, что его собственный опыт подтверждает данные, полученные коллегой. К сожалению, он превысил отведенные ему полчаса, проигнорировал сигналы председателя, а когда его заставили остановиться, в гневе покинул лекционный зал. Это подчеркнуло враждебную атмосферу конференции, в течение которой приветствовались нападки на психоанализ. Когда некий доктор Альт, главный врач санатория в Саксонии, объявил, что ни за что не направил бы пациента к фрейдистам, грязным и нечистоплотным, Теодор Циен из Берлина, еще один ведущий профессор психиатрии, поздравил его. Циену, как и Ашаффенбургу, было чуть больше сорока – Фрейда ненавидели не только старики. Один из светлых моментов в письмах Юнга о конференции касается “молодого человека из Лондона, доктора Джонса (кельта из Уэльса!), который хорошо знает ваши книги и сам занимается психоанализом”. Восклицательный знак говорит, возможно, о том, что Юнг не ожидал найти друга психоанализа на “Кельтской окраине”*.Читать полностью...
Зигмунд Фрейд Глава 18. Доктор "Радость" и доктор "Молодой"
24.04.2008 /
День встречи Фрейда с Юнгом – не красный день в психоаналитическом календаре. Он связан слишком со многими неприятными моментами, хотя в то время это было счастливое событие, знак прогресса. Когда доктор “Радость” и доктор “Молодой” встретились в Вене воскресным утром марта 1907 года, их союз казался очень многообещающим. Доктор Карл Густав Юнг, швейцарский психиатр тридцати одного года от роду, на протяжении предыдущих двенадцати месяцев восхищался Фрейдом (которому тогда было пятьдесят) на расстоянии. Вечером 2 марта он приехал в Вену на поезде из Цюриха со своей двадцатипятилетней женой Эммой, дочерью богатого промышленника. С ними был один из учеников Юнга, приятный молодой врач по имени Людвиг Бинсвангер, сын Роберта Бинсвангера, главного врача клиники “Бельвю”. Первоначально этот визит был запланирован на Пасху, конец марта, когда у Фрейда пациенты занимали бы меньше времени. К его досаде, Юнг изменил договоренность незадолго до своего приезда, чтобы не нарушать своих дальнейших планов по посещению Будапешта и затем отдыха на Адриатике. Так что их первая встреча произошла так, как было удобно ученику, а не учителю. Их отношения были вызваны потребностью Фрейда в таком человеке, как Юнг, как он написал в одном из своих первых писем. Его уверенность (“будущее принадлежит нам и нашим взглядам, а также тем, кто моложе”) тут же сменялась горечью по поводу беспощадной Вены, “где, как вы знаете, меня систематически игнорируют коллеги и периодически смешивают с грязью какие-нибудь писаки”. Еще до личной встречи Фрейд принял решение, основываясь на их переписке (начатой Юнгом), длившейся одиннадцать месяцев: “Я не знаю... никого более способного и желающего сделать так много для этого дела, чем вы”. После завтрака Юнг вышел из гостиницы и отправился на Берггассе, где нашел невзрачный дом под номером 19. В магазине на первом этаже все еще сидел Зигмунд-мясник, а на лестнице работали штукатуры. Юнг был у Фрейда к десяти часам и провел там весь день, причем Фрейд сначала позволил вести беседу ему. Юнг был крупного телосложения, с широкими плечами и мясистым лицом. С ростом 184 сантиметра он возвышался над многими людьми, и Фрейд (170 сантиметров) был гостю по подбородок. Протестант из пасторской семьи, Юнг был религиозным человеком в широком смысле слова, как позже оказалось, христианским мистиком, хотя в общении с Фрейдом эта сторона его натуры не проявлялась. Он говорил резко и угрожающе. Если Фрейд использовал искусство нюансов. Юнг предпочитал кирку с лопатой. Он говорил то, что думает, и прямота была его главным методом работы. “Моя жена богата”, – писал он Фрейду за несколько месяцев до того, чтобы тот смог объяснить его сон. Однажды, описывая свою ежегодную службу военного врача в швейцарской армии (чем он просто упивался), он рассказал Фрейду, как поучителен был осмотр пенисов пятисот солдат. Фрейд не делал ничего подобного для австрийской армии, а если и делал, то никогда не упоминал об этом. В личной жизни Фрейд вел себя осторожно, а одной из черт Юнга была опрометчивость. Если Фрейд хотел смело и четко выразить свои мысли, он садился за книгу. Юнг же писал менее понятно, чем говорил. Центром швейцарской психиатрии была государственная психиатрическая больница на окраине Цюриха, “Бургхельцли”, которая относилась к университету и служила для научных исследований и терапии, а не в качестве тюрьмы для забытых пациентов. Ее называли “монастырем” (врачей) и “фабрикой” (пациентов). Юнг работал там с 1900 года и научился устанавливать отношения с пациентами, душевнобольными из рабочего класса, многие из которых страдали серьезными заболеваниями, в отличие от буржуазных невротиков Фрейда. Юнг считал, что с пациентами необходимо общаться независимо от их психического состояния, и идеи Фрейда о психотерапии попали в Цюрихе на более благодатную почву, чем в Вене. Главный врач “Бургхельцли”, Эйген Блейлер (который изобрел термин “шизофрения”), посоветовал в 1900 году своим сотрудникам прочитать “Толкование сновидений”. Юнг был одним из тех, кто сделал это. То, что он узнал о подавлении и других понятиях психоанализа, приобрело для него боненный золотыми ангелами. В девять лет он вырезал из деревянной линейки фигурку человека и спрятал ее на чердаке вместе с магическим камнем, раскрашенным в два цвета. Он приносил фигурке клочки бумаги с посланиями, написанными на тайном языке: это был “маленький тайный бог древнего мира”, решил он, когда вырос, и отнес его к другим мифологическим ассоциациям, заполнявшим его воображение. Как и Фрейд, он видел в археологии метафору, выражающую скрытое прошлое отдельного человека. Но в случае Юнга прошлое было не ограниченным опытом личного “я”, но превращалось в карнавал видений, всеобщий религиозный и культурный опыт, который наследует все человечество. Эти взгляды появились у Юнга позже, после того, как он встретился с Фрейдом. Но с самого начала он придавал предшествовавшим событиям большое значение. В школе у него появилась идея, которой он придерживался на протяжении всей жизни, что у него есть две личности, “обычный” Юнг и более романтический образ, вечно старый и мудрый. Юнг не отмахивался от событий, если они казались ему необычными. Будучи студентом-медиком в Базеле, он организовал спиритический кружок, где его кузина (которая была в него влюблена) играла роль медиума и утверждала, что через нее говорят умершие. Одним из духов, управлявших ею, был тот самый дедушка, который когда-то говорил со своей покойной женой. Юнг не верил в бесплотных духов и считал то, что происходит во время сеансов, результатом действия бессознательного. От таких же процессов (предположительно, его собственного бессознательного) стол орехового дерева раскололся “с треском, подобным пистолетному выстрелу”, а хлебный нож прямо в буфете развалился на куски. Медицинская диссертация Юнга под названием “О психологии и патологии так называемых оккультных феноменов” (1902) основана на этих сеансах в Базеле и “психологической реальности”, стоящей за этими событиями. Юнг занимался всем этим, в то же время оставаясь обычным университетским доктором, таково было положение вещей на момент его знакомства с Фрейдом. В Вене репутация Фрейда была подпорчена, и любой молодой психиатр должен был как следует подумать, прежде чем заняться психоанализом. Последователями Фрейда становились умные и эксцентричные люди, одиночки по природе, отличающиеся от остальной массы университета. В Цюрихе же Фрейд был в первую очередь иностранным профессором. Юнг стал его спутником, но отчасти оставался верным лишь самому себе. В дни той первой апрельской встречи гости познакомились с немногочисленными членами кружка. Адлер представил одну историю, Фрейд прочитал свою статью. Гости говорили мало, но один из группы, доктор Макс Граф, не врач, а музыкальный критик, жену которого Фрейд когда-то подвергал психоанализу, позже вспоминал энтузиазм, который их хозяин выражал по поводу Юнга. Приезжие из Цюриха стали первыми неевреями, попавшими в кружок. Это были не первые гости из Цюриха, приехавшие к Фрейду. Ранее в том же году у него был богатый молодой еврей из России, Макс Эйтингон, ассистент в “Бургхельцли”. Его прислал профессор Блейлер с целым списком вопросов, в том числе о сексуальных импликациях психоанализа. Честным швейцарским протестантам требовалось подтверждение теории. Сам Юнг, чем-то напоминавший деревенского жителя, которому мало места в тесной городской квартире, не был особенно впечатлен венскими аналитиками, если не считать самого Фрейда. Говорили, что в Цюрихе он называл их дегенератами, посредственностями и богемой, что, возможно, было связано с тем, что они носили плащи и широкополые шляпы. Повлияла ли на его восприятие полная дыма комната, где происходила встреча? Или запах алкоголя, исходивший от кого-то (Юнг был трезвенником, как и его наставник Блейлер), или венское сквернословие Фрица Виттельса? Юнг был не единственным, кто критически отзывался о кружке. После той встречи Бинсвангер был смущен тем, что Фрейд отвел его в сторону и сказал “Что ж, теперь вы увидели эту компанию”. Гостю показалось, что Фрейд говорит уничижительно. Вероятно, так оно и было. “Компания” была слишком знакомой, слишком “венской”. Фрейд считал их своими капризными детьми, и поначалу они послушно играли эту роль. Это была тесная группа, склонная к ссорам, но уважавшая авторитет Фрейда. К 1908 году в кружке было уже двадцать два члена. Более половины жило возле Берггассе, либо в самом Девятом округе, либо в соседнем с ним Первом – внутренних районах города, облюбованных евреями среднего класса. Почти все уже начали заниматься психоанализом и вначале чувствовали очень смущавшую их зависимость от Фрейда в лечении пациентов. Потихоньку они учились. “Обучающий” анализ для новичков, который впоследствии стал незаменимым, еще не был изобретен Юнгом. Макс Эйтингон во время своих посещений Вены по вечерам прогуливался с Фрейдом, и тот иногда проводил анализ на месте, когда они двигались по Рингу или к Гринцингу. Из венского кружка, похоже, только Штекель подвергался формальному анализу, когда Фрейд лечил его “от неприятной жалобы” в 1901 году. Чем больше почтения к Фрейду демонстрировали ученики, тем больше они спорили друг с другом. В психоанализе их привлекали новые идеи, новые источники дохода и иногда сексуальные возможности. Исидор Садгер, галицийскЀужка сказал, что людям нужна “академия любви, где бы учили эротическому искусству”, как в античные времена. В протоколе не записано, шутил он или говорил серьезно. В статье, опубликованной им в начале 1908 года, сообщается о том, какова цена сексуальной морали. Неудовлетворенные сексуальные потребности ведут к неврозу либо потому, что производят токсические вещества (синдром “актуального невроза”), либо потому, что подавленные желания нарушают равновесие в бессознательном. Цивилизация построена на подавлении инстинктов, потому что каждый индивидуум отказывается “от части чувства вседозволенности или агрессивных либо мстительных наклонностей своей личности”. Центральное место в этом подавлении занимает сексуальный инстинкт – и это прискорбно, потому что большинство людей “были бы гораздо здоровее, если бы они могли быть хуже”. Лишь немногие могут “сублимировать” свои чувства, направлять их на “более высокие культурные цели”. Фрейд явно убедил себя, что принадлежит к этой группе людей*. Статья ныне не большее, чем музейный экспонат, который представляет собой мрачный рассказ о том, как человечество боролось с половым желанием до тех пор, пока просвещение (пусть и обрывочное) дь на собраниях, что эти истории получили пренебрежительное название “штекелевских” и считались выдуманными. Хорошо одетый и увлекающийся женщинами, он упоминается Фрейдом в издании “Психопатологии обыденной жизни” 1907 года в связи с примером действия, совершаемого случайно, но с определенной целью. Штекель рассказывал, как, приветствуя женщину, в дом которой он зашел с ви�ы с шестнадцатилетним сыном Мартином, у него случился сердечный приступ и подъем пришлось отл�чить их управлять своими низменными инстинктами, а не поддаваться им. Виттельс писал: Ему не нравилось, как на меня влияет редактор “Факела”. Мы, по его словам, были как белые пятна, не поддающиеся влиянию культуры, обязательному для цивилизованных людей. Взгляды Фрейда на мораль были двойственными. Он мечтал об обществе, свободном от вредных запретов, и однажды на заседании кружка сказал, что людям нужна “академия любви, где бы учили эротическому искусству”, как в античные времена. В протоколе не записано, шутил он или говорил серьезно. В статье, опубликованной им в начале 1908 года, сообщается о том, какова цена сексуальной морали. Неудовлетворенные сексуальные потребности ведут к неврозу либо потому, что производят токсические вещества (синдром “актуального невроза”), либо потому, что подавленные желания нарушают равновесие в бессознательном. Цивилизация построена на подавлении инстинктов, потому что каждый индивидуум отказывается “от части чувства вседозволенности или агрессивных либо мстительных наклонностей своей личности”. Центральное место в этом подавлении занимает сексуальный инстинкт – и это прискорбно, потому что большинство людей “были бы гораздо здоровее, если бы они могли быть хуже”. Лишь немногие могут “сублимировать” свои чувства, направлять их на “более высокие культурные цели”. Фрейд явно убедил себя, что принадлежит к этой группе людей*. Статья ныне не большее, чем музейный экспонат, который представляет собой мрачный рассказ о том, как человечество боролось с половым желанием до тех пор, пока просвещение (пусть и обрывочное) дь на собраниях, что эти истории получили пренебрежительное название “штекелевских” и считались выдуманными. Хорошо одетый и увлекающийся женщинами, он упоминается Фрейдом в издании “Психопатологии обыденной жизни” 1907 года в связи с примером действия, совершаемого случайно, но с определенной целью. Штекель рассказывал, как, приветствуя женщину, в дом которой он зашел с визитом, он безо всякого сознательного намерения вытянул руку таким способом, что “ухитрился развязать пояс ее пеньюара... с ловкостью фокусника”. Штекель – обладающий интуицией и способностью развлекать общество и не пользующийся полным доверием окружающих – через несколько лет стал для Фрейда настоящим бедствием. То же можно сказать о Фрице Виттельсе, племяннике Садгера, молодом враче-практиканте, которого пригласили вступить в кружок как раз перед приездом Юнга, после того как он написал статью о предупреждении беременности для “Факела”, понравившуюся Фрейду. Виттельс вкладывал много энергии в отношения с женщинами и написание статей о них. Особенно его занимала распущенная глупая брюнетка (приблизительно так он говорил о ней сам) семнадцати лет, в которую он был влюблен, – Ирма Карчевска. Он сделал ее главной героиней статьи о неодерживаемой женской сексуальности под названием “Великая куртизанка”, которую он зачитал членам кружка в мае 1907 года. Другая версия статьи была опубликована Карлом Краусом в “Факеле” под названием “Женщина-ребенок”. Краус тоже был любовником Ирмы. Фрейд не приветствовал половую распущенность в своем кругу. Он посоветовал Виттельсу, которому было всего двадцать шесть, вести себя поскромнее. Психоанализ не призван избавлять людей от ограничений. Напротив, как говорил Фрейд, он хотел научить их управлять своими низменными инстинктами, а не поддаваться им. Виттельс писал: Ему не нравилось, как на меня влияет редактор “Факела”. Мы, по его словам, были как белые пятна, не поддающиеся влиянию культуры, обязательному для цивилизованных людей. Взгляды Фрейда на мораль были двойственными. Он мечтал об обществе, свободном от вредных запретов, и однажды на заседании кружка сказал, что людям нужна “академия любви, где бы учили эротическому искусству”, как в античные времена. В протоколе не записано, шутил он или говорил серьезно. В статье, опубликованной им в начале 1908 года, сообщается о том, какова цена сексуальной морали. Неудовлетворенные сексуальные потребности ведут к неврозу либо потому, что производят токсические вещества (синдром “актуального невроза”), либо потому, что подавленные желания нарушают равновесие в бессознательном. Цивилизация построена на подавлении инстинктов, потому что каждый индивидуум отказывается “от части чувства вседозволенности или агрессивных либо мстительных наклонностей своей личности”. Центральное место в этом подавлении занимает сексуальный инстинкт – и это прискорбно, потому что большинство людей “были бы гораздо здоровее, если бы они могли быть хуже”. Лишь немногие могут “сублимировать” свои чувства, направлять их на “более высокие культурные цели”. Фрейд явно убедил себя, что принадлежит к этой группе людей*. Статья ныне не большее, чем музейный экспонат, который представляет собой мрачный рассказ о том, как человечество боролось с половым желанием до тех пор, пока просвещение (пусть и обрывочное) двадцатого столетия не сделало нас немного терпимее. * В этой статье под названием “‘Цивилизованная’ сексуальная мораль и современные нервные заболевания” с горечью говорится о том, какие ограничения брак накладывает на сексуальную свободу “Удовлетворительные половые сношения” происходят лишь в течение первых нескольких лет, после чего брак “становится неудачей в том смысле, что не дает обещанного удовлетворения �ть их управлять своими низменными инстинктами, а не поддаваться им. Виттельс писал: Ему не нравилось, как на меня влияет редактор “Факела”. Мы, по его словам, были как белые пятна, не поддающиеся влиянию культуры, обязательному для цивилизованных людей. Взгляды Фрейда на мораль были двойственными. Он мечтал об обществе, свободном от вредных запретов, и однажды на заседании кѷитом, он безо всякого сознательного намерения вытянул руку таким способом, что “ухитрился развязать пояс ее пеньюара... с ловкостью фокусника”. Штекель – обладающий интуицией и способностью развлекать общество и не пользующийся полным доверием окружающих – через несколько лет стал для Фрейда настоящим бедствием. То же можно сказать о Фрице Виттельсе, племяннике Садгера, молодом враче-практиканте, которого пригласили вступить в кружок как раз перед приездом Юнга, после того как он написал статью о предупреждении беременности для “Факела”, понравившуюся Фрейду. Виттельс вкладывал много энергии в отношения с женщинами и написание статей о них. Особенно его занимала распущенная глупая брюнетка (приблизительно так он говорил о ней сам) семнадцати лет, в которую он был влюблен, – Ирма Карчевска. Он сделал ее главной героиней статьи о неодерживаемой женской сексуальности под названием “Великая куртизанка”, которую он зачитал членам кружка в мае 1907 года. Другая версия статьи была опубликована Карлом Краусом в “Факеле” под названием “Женщина-ребенок”. Краус тоже был любовником Ирмы. Фрейд не приветствовал половую распущенность в своем кругу. Он посоветовал Виттельсу, которому было всего двадцать шесть, вести себя поскромнее. Психоанализ не призван избавлять людей от ограничений. Напротив, как говорил Фрейд, он хотел научить их управлять своими низменными инстинктами, а не поддаваться им. Виттельс писал: Ему не нравилось, как на меня влияет редактор “Факела”. Мы, по его словам, были как белые пятна, не поддающиеся влиянию культуры, обязательному для цивилизованных людей. Взгляды Фрейда на мораль были двойственными. Он мечтал об обществе, свободном от вредных запретов, и однажды на заседании кружка сказал, что людям нужна “академия любви, где бы учили эротическому искусству”, как в античные времена. В протоколе не записано, шутил он или говорил серьезно. В статье, опубликованной им в начале 1908 года, сообщается о том, какова цена сексуальной морали. Неудовлетворенные сексуальные потребности ведут к неврозу либо потому, что производят токсические вещества (синдром “актуального невроза”), либо потому, что подавленные желания нарушают равновесие в бессознательном. Цивилизация построена на подавлении инстинктов, потому что каждый индивидуум отказывается “от части чувства вседозволенности или агрессивных либо мстительных наклонностей своей личности”. Центральное место в этом подавлении занимает сексуальный инстинкт – и это прискорбно, потому что большинство людей “были бы гораздо здоровее, если бы они могли быть хуже”. Лишь немногие могут “сублимировать” свои чувства, направлять их на “более высокие культурные цели”. Фрейд явно убедил себя, что принадлежит к этой группе людей*. Статья ныне не большее, чем музейный экспонат, который представляет собой мрачный рассказ о том, как человечество боролось с половым желанием до тех пор, пока просвещение (пусть и обрывочное) двадцатого столетия не сделало нас немного терпимее. * В этой статье под названием “‘Цивилизованная’ сексуальная мораль и современные нервные заболевания” с горечью говорится о том, какие ограничения брак накладывает на сексуальную свободу “Удовлетворительные половые сношения” происходят лишь в течение первых нескольких лет, после чего брак “становится неудачей в том смысле, что не дает обещанного удовлетворения сексуальных потребностей. Ведь все существующие средства, изобретенные для предотвращения зачатия, лишают части удовольствия, ранят чувства обоих партнеров и могут фактически стать причиной болезни”. Подобная утрата иллюзий и неудовлетворенность возвращает партнеров в то место, с которого все началось, “но теперь они беднее, потому что утратили иллюзию”. Фрейд оплакивает потерю своих собственных иллюзий. В глазах современников, игнорировавших все эти предостережения, Фрейд был проповедником сексуальной революции, и Виттельс, интересовавшийся женщинами и с удовольствием считавший сеорый должен был наступить через два месяца, ему исполнялся пятьдесят один год. Эта цифра уже давно смущала его. Полезно в таком состоянии строить планы на будущее, и вот появляется этот способный доктор Юнг, который уже задумывается о том, чтобы начать в далеком городе психологическую революцию согласно идеям Фрейда. Многие биографы, в том числе Джонс, замечали, что Фрейд не умел разбираться в людских характерах. Более хитрый и умудренный опытом человек (как сам доктор Джонс, который очень скоро гордо выйдет на сцену) постарался бы побольше узнать о Юнге. О чем бы они ни говорили на протяжении этой недели, едва ли Юнг упоминал о снах и видениях, сопровождавших детство сына сельского священника. Семья Юнга по материнской линии утверждала, что обладает даром ясновидения. Его дедушка, теолог, как говорили, держал свободным стул для первой жены, которая каждую неделю навещала его и беседовала с ним, к недовольству второй. Карл рос один, пока в девять лет у него не появилась сестра. Он сделал мир басен и сказок частью своей жизни – или стал жить в этом мире. Это известно из его мемуаров и остается недоказанным, как и многие другие факты его жизни. В три года ему приснился гигантский пенис на троне в подземной комнате – посвящение (как он решил значительно позднее) в темную сторону человеческого опыта. Став немного старше, он с трудом воспринимал реальность. Если он думал о камне, думает ли камень о нем? Он видел, как из комнаты матери выплывает светящаяся фигура, от которой отделяется голова. Когда ему было плохо и он боялся, что задохнется, его успокоил сияющий голубой круг в воздухе, заполненный золотыми ангелами. В девять лет он вырезал из деревянной линейки фигурку человека и спрятал ее на чердаке вместе с магическим камнем, раскрашенным в два цвета. Он приносил фигурке клочки бумаги с посланиями, написанными на тайном языке: это был “маленький тайный бог древнего мира”, решил он, когда вырос, и отнес его к другим мифологическим ассоциациям, заполнявшим его воображение. Как и Фрейд, он видел в археологии метафору, выражающую скрытое прошлое отдельного человека. Но в случае Юнга прошлое было не ограниченным опытом личного “я”, но превращалось в карнавал видений, всеобщий религиозный и культурный опыт, который наследует все человечество. Эти взгляды появились у Юнга позже, после того, как он встретился с Фрейдом. Но с самого начала он придавал предшествовавшим событиям большое значение. В школе у него появилась идея, которой он придерживался на протяжении всей жизни, что у него есть две личности, “обычный” Юнг и более романтический образ, вечно старый и мудрый. Юнг не отмахивался от событий, если они казались ему необычными. Будучи студентом-медиком в Базеле, он организовал спиритический кружок, где его кузина (которая была в него влюблена) играла роль медиума и утверждала, что через нее говорят умершие. Одним из духов, управлявших ею, был тот самый дедушка, который когда-то говорил со своей покойной женой. Юнг не верил в бесплотных духов и считал то, что происходит во время сеансов, результатом действия бессознательного. От таких же процессов (предположительно, его собственного бессознательного) стол орехового дерева раскололся “с треском, подобным пистолетному выстрелу”, а хлебный нож прямо в буфете развалился на куски. Медицинская диссертация Юнга под названием “О психологии и патологии так называемых оккультных феноменов” (1902) основана на этих сеансах в Базеле и “психологической реальности”, стоящей за этими событиями. Юнг занимался всем этим, в то же время оставаясь обычным университетским доктором, таково было положение вещей на момент его знакомства с Фрейдом. В Вене репутация Фрейда была подврей и сын банкира, представлял свои утомительные статьи, которые Фрейд называл “нескончаемым потоком садгеровской чепухи”. Ходили слухи, что он неприлично ведет себя с пациентками. Штекель в обеденных перерывах вовсю строчил на своей пишущей машинке, описывая все случаи, и с такой скоростью находил в своей картотеке примеры ко всему, что обсуждалось на собраниях, что эти истории получили пренебрежительное название “штекелевских” и считались выдуманными. Хорошо одетый и увлекающийся женщинами, он упоминается Фрейдом в издании “Психопатологии обыденной жизни” 1907 года в связи с примером действия, совершаемого случайно, но с определенной целью. Штекель рассказывал, как, приветствуя женщину, в дом которой он зашел с визитом, он безо всякого сознательного намерения вытянул руку таким способом, что “ухитрился развязать пояс ее пеньюара... с ловкостью фокусника”. Штекель – обладающий интуицией и способностью развлекать общество и не пользующийся полным доверием окружающих – через несколько лет стал для Фрейда настоящим бедствием. То же можно сказать о Фрице Виттельсе, племяннике Садгера, молодом враче-практиканте, которого пригласили вступить в кружок как раз перед приездом Юнга, после того как он написал статью о предупреждении беременности для “Факела”, понравившуюся Фрейду. Виттельс вкладывал много энергии в отношения с женщинами и написание статей о них. Особенно его занимала распущенная глупая брюнетка (приблизительно так он говорил о ней сам) семнадцати лет, в которую он был влюблен, – Ирма Карчевска. Он сделал ее главной героиней статьи о неодерживаемой женской сексуальности под названием “Великая куртизанка”, которую он зачитал членам кружка в мае 1907 года. Другая версия статьи была опубликована Карлом Краусом в “Факеле” под названием “Женщина-ребенок”. Краус тоже был любовником Ирмы. Фрейд не приветствовал половую распущенность в своем кругу. Он посоветовал Виттельсу, которому было всего двадцать шесть, вести себя поскромнее. Психоанализ не призван избавлять людей от ограничений. Напротив, как говорил Фрейд, он хотел на�вадцатого столетия не сделало нас немного терпимее. * В этой статье под названием “‘Цивилизованная’ сексуальная мораль и современные нервные заболевания” с горечью говорится о том, какие ограничения брак накладывает на сексуальную свободу “Удовлетворительные половые сношения” происходят лишь в течение первых нескольких лет, после чего брак “становится неудачей в том смысле, что не дает обещанного удовлетворения сексуальных потребностей. Ведь все существующие средства, изобретенные для предотвращения зачатия, лишают части удовольствия, ранят чувства обоих партнеров и могут фактически стать причиной болезни”. Подобная утрата иллюзий и неудовлетворенность возвращает партнеров в то место, с которого все началось, “но теперь они беднее, потому что утратили иллюзию”. Фрейд оплакивает потерю своих собственных иллюзий. В глазах современников, игнорировавших все эти предостережения, Фрейд был проповедником сексуальной революции, и Виттельс, интересовавшийся женщинами и с удовольствием считавший себя прогрессивным и в то же время чувственным, легко дал себя убедить. Одной из его первых встреч с Фрейдом была лекция перед студентами-медиками, во время которой Фрейд говорил о том, как сексуальное воздержание до брака можно использовать в качестве профилактики сифилиса. По словам Виттельса, Фрейд сказал, что не верит, будто природа могла наделить человека половыми органами, чтобы тот ими не пользовался. Если для того, чтобы избежать болезни, нужно воздерживаться от половой жизни, нужно делать это, но “с протестом”. Это, как сказал Виттельс, было воспринято критиками как призыв к студентам “немедленно отправляться в бордель”. Штекель и Виттельс были яркими “апостолами”, но у Фрейда были и более послушные и незаметные ученики. Поль Федерн, вступивший в кружок в 1903 году, был трезвым, серьезным и лояльным, хотя и никогда не ходил в “любимчиках”. Именно Федерн решил на свадьбу Матильды Фрейд в 1909 году подарить портрет ее отца. Либо Фрейд был в то время без бороды (в 1908 или 1909 году он на какое-то время сбривал бороду, но потом семья никак не могла решить, когда и почему именно это произошло), либо его изобразил безбородым в качестве шутки художник, Максимилиан Оппенгеймер, более известный как карикатурист Мопп. Фрейда с выбритым подбородком преподнесли Матильде на Берггассе сразу после ее свадьбы с Робертом Холличером. Картина ей очень не понравилась – борода была частью внушительного образа Фрейда. Портрет был спешно заменен на туалетный набор и отослан обратно Федерну. Говорят, более сорока лет спустя он выстрелил в него из пистолета, перед тем как выпустить пулю в себя. Среди других неярких личностей, с которыми Юнг и Бинсвангер познакомились в 1907 году, был секретарь, который вел протокол, – Отто Ранк, способный ремесленник около двадцати пяти лет от роду, который самостоятельно изучал психологию и был спасен Фрейдом от жизни рабочего и введен в круг психоаналитиков. Урожденный Розенфельд, он взял себе фамилию доктора Ранка из пьесы Генрика Ибсена “Кукольный дом”. Он выглядел непривлекательно и не имел личного обаяния, но прекрасно писал об искусстве и художниках. Он прислал рукопись Фрейду и заинтересовал его. Фрейд помог Ранку закончить университет и получить докторскую степень, а тот платил ему послушанием и преданностью. Фрейд называл его “маленьким Ранком” – это ласковое прозвище он молча терпел долгие годы, но в конце концов выступил против своего покровителя. Альфред Адлер, один из выступавших на собрании кружка при гостях из Швейцарии, был самым независимым членом группы. Врач неряшливого вида с устойчивыми социалистскими убеждениями и не пользовавшейся большой популярностью практикой, он жил по другую сторону канала в Леопольдштадте. Его русская жена разделяла его политические взгляды и позже принимала у себя в Вене Троцкого и других революционеров. Погруженный в свои собственные планы, Адлер не был таким автократом, как Фрейд, и не верил в эффективность сеансов, во время которых пациент пассивно лежит на кушетке, а аналитик холодно общается с ним, стоя вне его поля зрения. Он сидел напротив пациента и смотрел ему в глаза. Адлер увлекался стремлением человека к власти и стал считать это, а не сексуальный инстинкт основой личности. Темный мир снов и воспоминаний Фрейда вызывал в нем отвращение. Согласно теории Адлера о “неполноценности органов”, самое важное в детстве – это физическая слабость, которую взрослому приходится компенсировать. Возможно, к такому выводу его привело собственное болезненное детство. Для Адлера тело стало более важным, чем бессознательное. Эдипов комплекс начал превращаться в фантазию, и очень скоро потребность в теориях Фрейда у него пропала. В это время Юнг составил свое отнюдь не благоприятное мнение об Адлере, Штекеле, Виттельсе и остальных и вернулся в свой собственный мир в Цюрихе. Он привез с собой еще одно впечатление. В какой-то момент на той неделе, по его рассказам, Минна Бернейс рассказала ему о своих отношениях с Фрейдом или же (что, пожалуй, более вероятно) сказала или намекнула на что-то, что впоследствии позволило Юнгу сделать вывод, что госпожа Бернейс “действительно” имела в виду. Доказательства этого случая, которые были бы приемлемы для суда или даже биографа, едва ли можно было бы найти на следующий день, а уж тем более спустя добрых полвека. Возможно, все сведения Юнга заключались лишь в нескольких незавершенных фразах, которые он закончил с помощью своей знаменитой интуиции. В жизни этого человека действовали скрытые силы, как в случаях с расколовшимся столиком или ножом. Он рассказывал, как во время свадебного ужина, где он был одним из гостей, он для иллюстрации психологии преступника на ходу придумал историю жизни человека и рассказал ее остальным. Ко всеобщему удивлению, он детально описал жизнь человека, сидевшего напротив, с которым никогда ранее не встречался. Часто случалось так, говорил Юнг, что он узнавал то, что не мог бы узнать обычным путем. Использовал ли он свой дар ясновидения на Минне? Волшебство это или наблюдательность – для нас это не имеет значения, потому что невозможно доказать, прав он или нет. Убежденность Юнга в том, что в его присутствии металлические предметы могут дребезжать, а дверные звонки звонить, не увеличивает правдоподобности его слов. Разговор Марты с Юнгом, даже если он и был, скорее всего, намекал на какие-то тайны, а не раскрывал их. Представьте себе эту картину: Юнг пишет в своем дневнике... Ближе к концу недели, когда мы – я с Эммой и Бинсвангером – были приглашены в квартиру на ужин, госпожа Бернейс, сестра его жены, вела себя как хозяйка, говорила с гостями, в отличие от жены, сосредоточенной на том, чтобы всем улыбаться и следить за тем, чтобы в миске была горячая вода, которой можно очистить пятно со скатерти, если кто-то прольет соус. Молодой Бинсвангер ухитрился оставить у основания рюмки след от красного вина (которое он вообще-то не пил, потому что все мы в “Бургхельцли” сейчас убежденные трезвенники), и тут же была вызвана служанка, чтобы стереть ненавистное пятно. Бедный Бинсвангер покраснел и заерзал, а Эмма, стараясь его успокоить, начала говорить о сумасшедшем доме – или клинике “Бельвю”, как принято говорить в приличной компании, – на озере Констанс, которой Бинсвангеры управляли как семейным делом и которая, несомненно, скоро перейдет к молодому Б. Я был поражен, когда услышал от нее: “А это не туда Брейер отправлял ту странную девушку Паппенгейм?” Некая Берта Паппенгейм была прототипом Анны О. в книге об истерии. Б. был тогда слишком молод, и ему было практически нечего сказать, но я нашел интересным, что госпожа Бернейс так хорошо осведомлена о старых случаях. Она и Фрейд обращались друг с другом с шутливой интимностью (“Ой, не глупи, как это тебе не нравится цыпленок!” – сказала как-то она), за которой скрывалась взаимная приязнь. Я редко ошибаюсь в подобных делах. Я увиделся с ней снова, за день до отъезда, когда зашел к ним, а Фрейд все еще совершал свою послеобеденную прогулку по доброй половине Вены. Она отвела меня в мрачную приемную, посадила на его стул и расположилась на кушетке. “Профессор рассказывает вам обо всех своих пациентах?” – спросил я. “Ну конечно же! – произнесла она таинственным голосом, возможно, шутя. – У нас нет друг от друга секретов, у Зигмунда и у меня. Я его свояченица, которую воспринимают как лишенное пола существо и подходящее доверенное лицо”. Она, несомненно, могла многим меня удивить. “Вы несправедливы к себе”, – сказал я просто из вежливости (видимо, но можно ли быть в этом уверенным?). “Очень может быть, – отвечала она. – Жизнь старой девы имеет массу неприятных недостатков. Но, знаете ли, есть и компенсация”. Не успел я открыть рот, как мы услышали, что открывается дверь парадного входа, и до нас донесся дым сигары. “Так вы анализируете мою сестру”, – сказал он, войдя. Она улыбнулась и ускользнула (скорее утопала – у нее тяжелая походка). Бог его знает, в какие игры они играют. Когда я рассказал обо всем Эмме, она сказала: “Он бы не осмелился”.
Зигмунд Фрейд Глава 17. Несчастные семьи
24.04.2008 /
Как любой европейский город начала двадцатого века, Вена относилась снисходительно к мужчинам среднего класса, желающим “поразвлечься”. Строгие законы морали существовали, но в основном применительно к женщинам, да и в этом случае их тоже можно было обойти. В эту игру играли в закрытых купе, маленьких гостиницах, холостяцких квартирах и комнатах в ресторанах, куда пары могли удалиться после ужина. Состоятельным мужчинам в летах было несложно найти нуждающихся в деньгах молодых продавщиц, швей или актрис. Они жили в стране Артура Шницлера. В одном из своих рассказов он описывает бедную Катарину (“перчаточный магазин Кляймана, Вильгельмштрассе, 24”), которая дает временное утешение герою, врачу средних лет, но не может рассчитывать на постоянную связь, потому что “у него только одно желание – быть счастливым, и он был готов брать это счастье везде, где его предлагают”. Половые отношения до брака между постоянными партнерами среднего класса были в то время менее распространены. Порядочные девушки боялись беременности и скандала. Часто они выходили замуж за мужчин на годы, а то и десятки лет старше себя. Для одиноких женщин добродетель была так же естественна, как воздержание считалось неестественным для одиноких мужчин. Иногда молодой человек мог найти женщину даже в своем собственном доме или доме отца. В домах буржуа были служанки, которые заранее знали, что совращение встречается очень часто, и почти ожидали, что молодей хозяин будет этим заниматься. Фрейд тоже передает рассказ одного пациента (Эрнста Ланцера, Крысиного Человека, которому тогда, в 1907 году, было двадцать девять лет) о подобном случае. История связана со служанкой, которая “не была ни молодой, ни красивой... Он не может объяснить зачем, но внезапно он поцеловал ее и начал домогаться близости. Хотя, несомненно, ее сопротивление было притворным, он пришел в себя и убежал в свою комнату”. Фрейд, скорее всего, прав: сопротивление едва ли могло быть серьезным. Говорили, что здоровых и привлекательных молодых женщин брали в дом в качестве прислуги специально для того, чтобы сыновья в безопасности узнавали, что такое секс. Практически то же практиковалось в Лондоне. Что до обычной проституции, с ней в европейских городах проблем не было. Американский исследователь Абрахам Флекснер, побывав в Европе перед первой мировой войной для изучения проституции, с огорчением обнаружил, что “ни традиции, ни общественное мнение не требуют мужского воздержания”, хотя Великобританию он счел несколько менее развращенной. Как оказалось, великие столицы Европы гордятся своей репутацией городов страсти, в то время как более мелкие города, например Женева, “сгорают от зависти” и безнадежно стараются догнать Берлин или Вену. Венцы радовались, что живут в городе удовольствий, который был в то же время центром культуры и сердцем империи. Для того времени вообще характерна скрытая за внешними приличиями чувственность. Лондонский Вест-Энд кишел борделями, на которые полиция закрывала глаза, но лицензий не выдавала, потому что это означало бы признание их существования. В Вене, как и в большей части городов континента, была система лицензирования, хотя она охватывала лишь часть уличных женщин (Флекснер считал, что в Вене тридцать тысяч проституток – не подкрепленное фактами предположение). Их дома иногда строились на месте средневековых кладбищ или виселиц, где многие годы никто не хотел жить. Над мужчинами витал страх заболеть сифилисом – это считалось единственным недостатком половой распущенности. Несмотря на это, прелюбодеяние процветало. Серьезные скандалы были маловероятны, хотя связь с замужней женщиной могла стать причиной дуэли (Шницлера это очень беспокоило). В редких случаях, когда были замешаны интересы государства или высокопоставленное лицо хотело отомстить, адюльтер мог иметь очень неприятные последствия. Когда обнаружилось, что у графини Луизы фон Кобург роман с лейтенантом, венские психиатры, в том числе Крафт-Эбинг, объявили ее умалишенной и отправили в сумасшедший дом, потому что так было нужно правительству. К опасным симптомам этой женщины отнесли антипатию по отношению к суду. Журналист Карл Краус защищал ее в 1904 году в ходе своей сатирической кампании против правительства в журнале “Факел”, которым он владел и основным автором которого являлся. В этом журнале длинные очерки, состоявшие из фактов вперемешку с фантазиями, создавали образ Вены как темной столицы разлагающейся империи Габсбургов, пребывающей во власти ложных идеалов и лицемерия. “У полиции и армии появилась новая обязанность, – пишет он в очерке, посвященном ися за рассказами пациентов о совращении. Он объяснил, что пациенты вводили его в заблуждение, бессознательно используя фантазии для того, чтобы скрыть воспоминания о своей детской мастурбации, а он принимая фантазии за реальные события. Сначала медицинские обозреватели практически игнорировали “Три очерка”, что, впрочем, не мешало психиатрам ругать работу между собой. Краус, в то время еще не разочаровавшийся в психоанализе, послал свой экземпляр романисту Отто Сойке. Тот в “Факеле” дал книге высокую оценку, хотя и выразил смущение. Он назвал работу “первым исчерпывающим объяснением чистой физики любви”. Первый тираж в тысячу экземпляров продавался на протяжении четырех лет. Фрейду заплатали около трехсот современных фунтов. В замечании в конце &�ужней женщиной могла стать причиной дуэли (Шницлера это очень беспокоило). В редких случаях, когда были замешаны интересы государства или высокопоставленное лицо хотело отомстить, адюльтер мог иметь очень неприятные последствия. Когда обнаружилось, что у графини Луизы фон Кобург роман с лейтенантом, венские психиатры, в том числе Крафт-Эбинг, объявили ее умалишенной и отправили в сумасшедший дом, потому что так было нужно правительству. К опасным симптомам этой женщины отнесли антипатию по отношению к суду. Журналист Карл Краус защищал ее в 1904 году в ходе своей сатирической кампании против правительства в журнале “Факел”, которым он владел и основным автором которого являлся. В этом журнале длинные очерки, состоявшие из фактов вперемешку с фантазиями, создавали образ Вены как темной столицы разлагающейся империи Габсбургов, пребывающей во власти ложных идеалов и лицемерия. “У полиции и армии появилась новая обязанность, – пишет он в очерке, посвященном фон Кобург, – направлять сексуальное желание в новое русло”. “Факел” то и дело высмеивал психиатрию, но психоанализа это сначала не касалось. Краус и Фрейд видели достоинства друг друга, поскольку оба считали, что ищут истину за фальшью и обманом. Большая часть этого обмана (большая, по мнению Фрейда) касалась сексуального поведения. Впервые эти два человека встретились, когда Краус освещал еще один скандал 1904 года, дело Хервея. Женитьба мелкого австрийского чиновника на экзотической еврейке-иностранке стала достоянием общественности, после того как газетные сплетни довели его до самоубийства, а жена попала в тюрьму за двоемужие. Эдвард Тиммс, историк, занимающийся деятельностью Крауса и его окружения, считает, что основной темой статей Крауса в “Факеле” об этом скандале является “столкновение двух несовместимых миров – провинциальности несчастного Хервея и космополитизма его жены”. Фрейд послал Краусу записку на своей визитной карточке, поздравляя его с тем, что тот увидел более важные вещи, стоящие за незначительным событием”. Год спустя Краус писал в “Факеле” о смелом заявлении Фрейда о том, что гомосексуалисты не сумасшедшие и не преступники. Эти люди имели много общего, хотя Крауса интересовало общество в целом, а Фрейд смотрел на человека изнутри. Странная история Фрейда о Доре, датируемая 1900 годом, но опубликованная лишь в 1905 году, была связана с некоторыми частными событиями в богатой буржуазной семье, которые могли бы заинтересовать Крауса, если бы стали частью публичного скандала. Поскольку этого не произошло, внешний мир был к ним равнодушен. Мы знаем о них лишь потому, что некая девушка доставляла неприятности семье и ее отвели к Фрейду дня психоанализа. “Фрагмент анализа случая истерии” объемом в пятьдесят тысяч слов – единственное крупное психоаналитическое описание из пяти опубликованных Фрейдом, которое касалось женщины. Это очень отличается от ситуации с ранней работой “Этюды по истерии”, написанной еще до создания теории психоанализа и имевшей дело только с женщинами. Возможно, Фрейд, у которого, как предполагают, было в два раза больше пациенток, чем пациентов (по крайней мере, до 1914 года), не хотел, чтобы его считали врачом, специализирующимся на женщинах, то есть на менее важной области. Дора, настоящее имя которой было Ида, впервые попала на Берггассе в начале лета 1898 года, куда ее привел отец, Филипп Бауэр, преуспевающий промышленник чуть моложе пятидесяти лет*. За несколько лет до того Бауэр уже обращался к Фрейду – как к невропатологу, а не аналитику – и лечился от угрожающих симптомов, напоминающих рецидив сифилиса, которым он заразился до брака. Дора родилась 1 ноября 1882 года, и, таким образом, летом 1898 года ей было пятнадцать. Она страдала от постоянных головных болей и потери голоса. Когда Фрейд увидел ее, она кашляла и хрипела. Он решил, что девушка страдает от истерии, и предложил психоанализ, но та отказалась, потому что ее уже водили от врача к врачу и подвергали гидротерапии (ваннами и душем) и электротерапии.Читать полностью...
Зигмунд Фрейд Глава 16. "Оговорки по Фрейду"
24.04.2008 /
В 1900 году Фрейду крайне не везло. Его мучило чувство неудовлетворенности. Он завидовал Флису, богатому и уверенному, процветавшему в своем прогрессивном городе, а письма, которые он слал в Берлин, были пронизаны жалостью к себе. То, что он знал себя, не помогало ему справиться с “невротическими колебаниями настроения”, как он их называл – равно как и с тревогой по поводу денег: “Я чувствую себя опустошенным”, “Моя спина заметно согнулась”. Каким же он был глупцом, что мечтал о свободе и благополучии, – стонет он, – просто потому, что написал книгу о сновидениях! Он зарабатывал довольно большие деньги – пятьсот флоринов в неделю. Если это и поднимало его настроение (“деньги для меня – веселящий газ”, как однажды сказал он Флису), эффект был преходящим. Тяжелая работа с пациентами вызывала в нем чувство усталости и тоску по “солнцу, цветам, синей воде, совсем как в молодости”. Как многие врачи, он не питал к пациентам особенно теплых чувств и видел в них своих “мучителей”. Свободное время он описывает с горькой иронией. Он – “ищущий удовольствий обыватель”, который посвящает себя фантазиям, игре в шахматы и чтению английских романов. Крепкие сигары он себе не позволял, алкоголь (как он решил) ему не помогал, что же касается плотских удовольствий, “я перестал заводить детей”. Если бы у него было больше денег или было бы с кем поехать в Италию этим летом... Если бы он только мог избавиться от утомительной дружбы Брейера! Он хочет купить металлическую шкатулку, которую однажды видел в витрине магазина в центре Вены, но во время прогулок не может найти этот магазин, а посмотреть его адрес в телефонном справочнике постоянно забывает. Наконец он заставляет себя найти это место и обнаруживает, что магазин находится совсем рядом с тем зданием, где живут Брейеры. То есть – он в запретной зоне, и его бессознательное избегало этого места. Если в письмах Фрейда все верно, он практически ничем в этот год не занимался – лишь вел полураститсльное существование, беспокоился и старел. День рождения в мае 1900 года он отметил со словами: “Да, теперь мне действительно сорок четыре – я старый, немного жалкий на вид еврей”. Семья настояла на том, чтобы отпраздновать это событие, но Фрейд был очень занят присыпанием головы пеплом и сообщил Флису, что для него было бы “достойным наказанием”, если “ни одна из неизведанных областей психической жизни, в которые я ступил первым, не будет носить моего имени и подчиняться моим законам”. Иногда меланхолия отступает. Когда создается впечатление, что научное сообщество наконец принимает Флиса с его идеями о периодичности, Фрейд мечтательно говорит, что было бы очень приятно увидеть, как критики друга возьмут свои слова обратно.Читать полностью...